Книга "Обрывки сна"

Москва, 2016. По поводу заказа книг писать издателю Игорю Белому: igor@beliy.ru 

Моим родителям Д. Ю. и А. М. Певзнерам

обрывки сна тишина полутьма

гобеленная бахрома вдруг за пальцы кусающая

чёрная девушка зависающая

вроде бы за балконом или в проёме оконном

картинка из гриммовских сказок внушавшая ужас

того хуже дядька в смазных сапогах

наглый посреди дня на стол усевшийся и меня

подманивающий маслины жрущий

одною рукой их из банки берущий

другою щиплющий меня за нос

первое как оказалось что помнишь ты

остальное проступит позже

мансарда сумерки угол комнаты

твоё ложе никелированная кроватка

шарики отвинчивающиеся на спинке

которыми бредил во время свинки

отит в ухе ватка за ухом вата

дышать трудновато трудно дышать поздний час тьма

всё как положено аденоиды астма

молоко пенки гобеленчик на стенке над головой

не тот другой тот первый живой напротив

под ним раскладушка матрац подушка

какое-то покрывало на ней

и простота святая гордое имя тахта

родители факт тахты отрицают

не порицаю но мне видней

вернёмся твоя кроватка а рядом с ней

книжный шкаф в углу за ним "татино" там темно

дальше луч на полу окно видимо это было давно

вспышки магния остальное забыто

магия атрибутов убогого быта

их нет есть германия интернет понимание

что я оттуда оттуда есмь и оттуда буду

в реалии попадая любые другие

ностальгия

 

2009

Деньрожденное

Какое счастье чтением стихов,
приехавшую в гости ненадолго,
баюкать дочь, залезшую в постель.
Ей спать охота, но ещё сильней
охота быть сейчас со мной и слушать...
Тарковский, Сухарев, Самойлов, Левитанский
являются, вступают в разговор,
друг друга каждый раз перебивая,
о нас порою просто забывая
настолько, что с Цветаевой приходом,
приняв её условия игры,
одни лишь посвящения друг другу
читают. Засыпает дочь. Но ночь,
заслушавшись, меня не отпускает.
И мы на кухне греем с ней чаёк,
сидим тихонько и читаем дальше.
И соглашаемся, что это всё души
бесспорно праздник, именины сердца...

А вы мне про какой-то день рожденья!

2012

Апокалипсиса не будет

Это время на переломе,

эти щупальца в каждом доме,

репортажи из райских врат.

Не спасающие пароли,

от фейсбука до фейсконтроля

всюду пристальный старший брат.

 

Это кнопочное поколенье,

перекрёстное опыленье,

расползание всех прорех.

Ускоренье устареванья,

относительность расставанья,

смена климата, смена вех.

 

Фиге тесно уже в кармане,

демография, мусульмане,

ветхой памяти решето.

Все судимы, и каждый судит...

 

Апокалипсиса не будет.

Что-то будет. Не знаю, что. 

 

Январь 2013

В промежутке между Рождествами

Ветер сдул закат, а вечер вытер,

звёздный свет колюч и не упруг.

Вновь зажёг Юпитер свой юпитер –

темнота подтаяла вокруг.

 

Город лихорадит, новогодит:

вспышки фейерверков там и тут,

кое-где прохожие проходят,

кое-где животные живут.

 

Кошки – как солдаты в самоволке,

у дороги павших елей рать.

Лютеране разбросали ёлки –

значит, время ёлки собирать.

 

Собирать, отогревать и ставить,

за руки держать и наряжать –

как-то их неправильно оставить

в Новый год на мусорке лежать.

 

В промежутке между Рождествами,

в новогодней этой кутерьме

мы ведь тоже не хотели б с вами

голыми, на мусорке, во тьме... 

 

01.2014

И вспомнится...

И вспомнится: обрывки мата,

вокзал, вокзальные часы.

Галдёж. Балдёж от аромата

угля, мочи и колбасы.

 

Перрон. Бредущих вереница.

Вот твой вагон. Вот твой черёд.

Неласковая проводница

билет неласково берёт.

 

Вот втаскивание с перрона

чужих тюков, чужих узлов,

протискиванье по вагону

и объявления без слов.

 

С глазами вровень чьи-то пятки,

загородившие проход.

Вот место. С местом непонятки

и с местом для вещей. Но вот

 

флажок подъемлет проводница,

мир разделив на здесь и вне.

Толчок, и смазанные лица

плывут беспомощно в окне.

 

А здесь – устав дорожной лени, –

как только тронулся состав,

баул пристроив на колени

и припасённое достав,

 

всяк ест – точь в точь изголодался,

свершал великие труды

и ждал, и наконец дождался,

и вот дорвался до еды.

 

...Пейзаж в окне успел смениться,

сосед – напиться невзначай.

 

Собрав билеты, проводница,

разносит чай – о этот чай!

 

О сахар в пачечках кусками,

в двух (хоть хватило б и одной!)

О несравненный подстаканник,

мой мелкий праздник поездной!

 

Что стюардесы? Что красотки

со столиком передвижным?

Что все их ланчи, вина, соки

 

в сравненье с чаем поездным?!

 

Какой был месяц?.. Год хотя бы?..

Не те мозги уже, не те!

Что в вёдрах приносили бабы

на полустанках в темноте?

 

Всё было так неповторимо,

и всё забылось. У окна,

я помню, как курилась "Прима"

и как была она вкусна...

 

А та незапертая дверца

в последнем тамбуре, в хвосте

и оборвавшееся сердце,

и оборвавшаяся степь!

 

...Всё тонет. Скоро в Лету канет.

 

За двести я на автобане

зашкаливаю невзначай.

 

Позвякивает подстаканник.

Слегка колышется в стакане

мой байховый грузинский чай.

 

2013

Говорят, занятно на трон влезть

Говорят, занятно на трон влезть.
Говорят, приятно на всех класть.
Говорят, ублажает сердца лесть.
Говорят, наполняет их хмелем власть.

Говорят, пьянит, когда прячутся, как кроты,
когда двери валятся под ударами топоров
и в визжащие женские можно влезать животы
между дёргающихся ног, а можно – ножом вспоров.

Я урод. Я от счастья этого в стороне –
жуткий шар надувной этот пронеси стороной!
Власть моя над кем-то противна мне,
впрочем, как и чья-нибудь надо мной.

Я не лучше, мне ведомы злость и гнев,
не горжусь, но не жажду и, скажем так, не гожусь.
И, на лесть попавшись и протрезвев,
я ещё ничтожней себе кажусь.

Плохо верится в смертию смерть поправ –
лучше, может, всё же на смерть не слать?
Я не знаю, кто виноват, кто прав,
не умею ударить и зла не хочу желать.

Может, разных всё же животные мы пород?
Под себя планету не подогнать...

Я урод. Я не знаю, что означает «народ».
Я, пожалуй, этого не желаю знать.

2014

"ГРАЖДАНЕ, ПОСЛУШАЙТЕ МЕНЯ!" Виктору Гагину

                                                  ...точнее, как бы от его имени

 

Я географию знаю не понаслышке:

то замирая, то прыгая резко вбок,

я докатился – мне это даже слишком! –

от Воркуты до Штутгарта, как Колобок.

 

Волки отстали, лисы пока не съели,

годы летели с раскладкой по голосам.

Чёрною ночью орали вороны с ели.

Белою под гитару орал я сам.

 

Что-то сверлит меня с юности или с детства,

что-то срывает, что-то носит меня.

Что-то врывается – мне никуда не деться! –

что-то о чём-то просит день ото дня.

 

Это порой вдыхается со стихами

и не стихает – льнут аккорды к словам.

Что-то ласкает, что-то не отпускает,

что-то клокочет, хочет прорваться к вам.

 

Есть на планете, как сказано, город Питер,

львы неподвижны на каменном берегу.

Я тротуары до дыр подмётками вытер,

что-то искал, а что – сказать не могу.

 

Вот оглянусь – Светлановский, Тихорецкий.

Вехи эпохи среди утех и потех.

Вот я с гитарой – усатый, завзятый, резкий.

Вот поутих и топаю в Политех.

 

Вот беломор, Нева, белоночный Невский –

как бы дружки, подружки, гормоны, спирт...

А поговорить на поверку-то как-то не с кем:

все о своём, как обычно, а город спит.

 

Все о своём, и всё как будто как надо.

Всё я мечусь и всё куда-нибудь мчусь.

Питер, Череповец, Воркута, Канада.

Всё я кричу, и всё я не докричусь.

 

Просто ведь, если вдуматься, всё так просто!

Как разнести мне по миру простую весть?

Видимо, просто мне не хватает роста.

Видимо, просто надо повыше влезть.

 

Выйду под утро – воздух дрожит упруго.

Плачет пичуга, начал восток алеть...

Люди, давайте просто любить друг друга,

ну, не любить, так, может быть, хоть жалеть.

 

Мы в этом мире встречаемся ненадолго –

лошади, кошки, люди и соловьи.

Всё это в долг без шансов отдачи долга.

Разве что песни петь мы можем свои.

 

Крутится шарик, всех нас поразносило,

кто-то в мире ином, я в иной стране.

Всех разнесла центробежная эта сила..

Граждане! Это просто невыносимо!

Граждане, я начну, вы подпойте мне! 

 

2015

Ной (Лунный свет...)

Лунный свет подрагивает на связке ключей.

Мерно кочет покрикивает молодой.

Мерно волны покачивают ковчег.

Море. Горы всё ещё под водой.

 

Мерно дышит бык. Мерно дышит слон.

Сон ковчег заполнил, сквозь ночь сочась.

День грядущий... Не мечу его числом:

сотворение мира идёт сейчас.

 

Тигры спят, с ними рядом коровы спят.

Никого никто не ест, как в раю.

Овцы спят. Медведи во сне сопят.

Я не сплю. Ночь тянется. Я стою.

 

Что мне сделать, всё это продлилось чтоб –

волк с ягнёнком рядом, никто никому не зверь?

Вслух молюсь, чтоб Бог прекратил потоп,

и в душе тихонько, чтоб не теперь.

 

Ноябрь 2014

путешествие в детство

И, уставши от действа, отпустив тормоза,

путешествую в детство – закрываю глаза.

 

В закоулочках шарю, выбираю пути –

мне б там средство на шару от сегодня найти.

 

Вот я на Карла Маркса. Кресло возле окна.

Пахнет жареным мясом – бородавке хана.

 

Взглядом медленно тронуть, заглянув в кабинет:

Шварц, Виталий Ароныч, это вы или нет?

 

Как вы: раз – и воскресли! Ай да память моя!

А вот этот вот в кресле – это, значится, я?

 

Улыбается кротко, поправляет очки.

Он! Седая бородка, взгляд, движенье руки.

 

Всё так просто, наивно: Айболит, волшебстово.

После новокаина не болит ничего.

 

И  всего-то полвека... Не осталось рубца.
Только в памяти слепок бороды и лица.

 

Вроде легче... Но мало! Что-нибудь предприму.

Догадаешься, мама, после Шварца к кому?

 

Волосатые уши, скрип протеза, халат,

исцеляющий душу ослепительный взгляд...

 

Без звонка, без повестки, без записки я тут:

Извините, профессор, есть пятнадцать минут?

 

Кто поможет мне лучше всех, что есть, докторов?

Вы, Григорий мой Вульфыч, дорогой Столяров!

 

Без всего – без гипноза, без на-ушной лапши

вы таскали занозы из болящей души.

 

Облегчали вы взглядом и уменьем молчать,

а лекарства... Ну надо ж что-нибудь назначать!

 

...Перед зеркалом ставши, смерю взглядом его.

Я обоих их старше – ну и что из того?

 

Мнилось дальше и выше, но, увы, отлистал.

В Дон Кихоты не вышел. Айболитом не стал.

 

Стал жильцом интернета, стали ночи длинней.

Стала меньше планета, но не стала умней.

 

Всё толкуем о Марсе, но по-прежнему, мля,

пахнет жареным мясом на планете Земля.

 

Уменьшаются шансы... Впрочем, это фигня:

 

два врача копошатся за плечом у меня.

 

Май 2015

Толедо. Фигура Дон Кихота

Он стоит бездыханно.

Взгляд как в ад из окна.

Что, Алонсо Кехана,

неужели хана?

 

Крыши съехали разом,

змеи жалят в овсе.

Скоро, видимо, тазом

мы накроемся все!

 

Озверела эпоха,

разжирела беда.

Всё и вправду так плохо?

Нам и вправду туда?

 

Поседевший младенец,

бесполезно шепчу:

— Я боюсь этих мельниц,

я туда не хочу.

 

Не соломинку, Боже, —

я об этом молчу! —

дай мне лучик, и, может,

я вползу по лучу.

 

Дай нам лучики — ладно?

Дай ещё нам побыть —

травоядным, нескладным,

неспособным убить.

 

Май 2015

...сей меж небытиями промежуток

А всё-таки хорош он, кроме шуток,

сей меж небытиями промежуток!

Какого ещё надобно врача,

когда под вечер многотрудных суток

бредёшь, и вдруг, сорвавшись, пара уток

уносится, отчаянно крича,

 

когда луна со странным выраженьем

следит, как лапки в лапки с отраженьем

скользит из яви лебедь в никуда,

в воспоминанья? Вот он пойман тьмою,

вот только след остался за кормою,

а вот и след растаял без следа. 

 

Апрель 2016

Майские праздники 1986 года

Пусть повторится, что неповторимо:

начало мая, южный берег Крыма.

Точней, сперва Джанкой... и ночь... и Керчь...

И первый в Феодосию автобус...

Мы пронеслись по Крыму, точно смерч,

в восторге поторапливая глобус:

вокзал, вагоны, рельсы, города –

в обрез и наспех всё, мал отпуск как всегда!

Сын дома с бабушкой, мал отпуск – Боже мой! –

ожиданный, отложенный, медовый.

Четыре ночи и уже домой?

И всё опять, и всё опять по новой?

И нам останется зимой лишь привкус Крыма?

Тогда и сбросим темп – когда-нибудь, зимой!

И города проскакивали мимо,

и пенился кильватер за кормой...

Пусть повторится, что неповторимо!

 

Мы в Феодосии. Начало дня.

Мы пирожки на улице купили.

Под Киевом какая-то фигня,

и ехать в Киев нас отговорили

(Не надо крыть меня и укорять –

я не прошу Чернобыль повторять!

Но в этом кадре он за рамкой кадра...)

На рейде в Севастополе эскадра...

 

О чём я? Севастополь не тогда!

А что тогда? Всплывает ерунда:

белёный Дом колхозника. Площадка

с качелями и скамьями. Палатка

на пляже в Планерском, и пляшущие блики,

полны луны, и солнца, и весны,

спланировав с отхлынувшей волны,

срываются на сердолики...

 

Я повидал с тех пор десятки стран.

Мы что ни год летим за океан

иль за море, иль на море хотя бы.

Канадцы, и бразильцы, и арабы

сливаются в один калейдоскоп...

 

А я единым глазом, как циклоп,

копаюсь в памяти. И что там в глубине,

чем дальше ухожу, тем ближе мне,

что светится так горько и так сладко?

 

Короткий отпуск. Поезд. Перекоп.

Белёный Дом колхозника. Палатка.

 

2011

Тётя Соня

Утром звёзды невесомей,

хрупок воздух, хрусток снег.

К жёлтой бочке тёти Сони

направляюсь в полусне.

 

Дворник возится у дома,

чем-то мрачношерудит.

Я бреду, звенят бидоны

у меня и впереди.

 

Арка. Угол. Боком бочка.

Как обычно, без конца

к бочке тянется цепочка

чёрных пугал без лица.

 

Воротник у пугал поднят,

и откуда-то над ним

пар на выдохе выходит

(а из некоторых – дым).

 

У меня в кармане трёшка

и бидоны в двух руках.

Тётя Соня, как матрёшка,

в телогрейке и платках,

 

из обрезанной перчатки

пальцы мёрзлые торчат…

 

Память держит отпечатки

через годы, через чад:

 

алюминиевый ковшик

в тёти-сониной руке.

Двух бродячих драных кошек

хриплый мяв невдалеке.

 

…Я пришёл, похоже, рано:

нет движения пока.

На носу у бочки крана

сталактит из молока.

 

Точно в церкви при иконе,

по утрам, придя в свой храм,         

теплит свечку тётя Соня,

греет свечкой стылый кран.

 

Кран оттаял постепенно,

льётся в ковшик молоко.

В молоке вскипает пена,

поднимаясь высоко.

 

И, на эту пену глядя,

недоверчив и брюзглив,

закипает вредный дядя,

предвкушая недолив.

 

Но, глуха к карманным фигам,

тётя Соня, мир в душе

сохранив, погасит мигом

пену в дяде и в ковше

 

до разумного предела.

Приструнит слегка народ.

А со мной – другое дело:

мне добавит от щедрот.

 

Потому что суть – не млеко,

а улыбка на лице,

потому что человека

уважаю в продавце!

 

…Я сдержать не в силах вздоха.

Для чего во мне живёт

позапрошлая эпоха

и покоя не даёт?

 

Что мне это время оно?

Но всю жизнь я в нём.

                                        Пешком,

с облупившимся бидоном

 

за морозным молоком.

 

Декабрь 2012

И вспомнится...

И вспомнится: обрывки мата,

вокзал, вокзальные часы.

Галдёж. Балдёж от аромата

угля, мочи и колбасы.

 

Перрон. Бредущих вереница.

Вот твой вагон. Вот твой черёд.

Неласковая проводница

билет неласково берёт.

 

Вот втаскивание с перрона

чужих тюков, чужих узлов,

протискиванье по вагону

и объявления без слов.

 

С глазами вровень чьи-то пятки,

загородившие проход.

Вот место. С местом непонятки

и с местом для вещей. Но вот

 

флажок подъемлет проводница,

мир разделив на здесь и вне.

Толчок, и смазанные лица

плывут беспомощно в окне.

 

А здесь –устав дорожной лени, –

как только тронулся состав,

баул пристроив на колени

и припасённое достав,

 

всяк ест – точь в точь изголодался,

свершал великие труды

и ждал, и наконец дождался,

и вот дорвался до еды.

 

…Пейзаж в окне успел смениться,

сосед – напиться невзначай.

 

Собрав билеты, проводница,

разносит чай – о этот чай!

 

О сахар в пачечках кусками,

в двух (хоть хватило б и одной!)

О несравненный подстаканник,

мой мелкий праздник поездной!

 

Что стюардесы? Что красотки

со столиком передвижным?

Что все их ланчи, вина, соки

в сравненье с чаем поездным?!

 

Какой был месяц?.. Год хотя бы?..

Не те мозги уже, не те!

Что в вёдрах приносили бабы

на полустанках в темноте?

 

Всё было так неповторимо,

и всё забылось. У окна,

я помню, как курилась "Прима"

и как была она вкусна…

 

А та незапертая дверца

в последнем тамбуре, в хвосте

и оборвавшееся сердце,

и оборвавшаяся степь!

 

…Всё тонет. Скоро в Лету канет.

 

За двести я на автобане

зашкаливаю невзначай.

 

Позвякивает подстаканник.

Слегка колышется в стакане

 

мой байховый грузинский чай.

 

Ноябрь 2013

ворона

На балконе хлама свалка:

шкафчик с древнею посудой,

наверху горшки пустые.

Мухи редкие снуют.

Рядом по полу вразвалку

ходит голубь  ̶  гадит всюду,

бьёт отнюдь не холостыми.

Создаёт себе уют.

 

Обустраиваясь прочно,

лихо гадя по дороге,

ходит голубь по балкону

и любовницу зовёт.

А в пустом горшке цветочном,

потеряв на службе ноги,

полимерная ворона  ̶

в прошлом пугало  ̶  живёт.

 

Вот встречаются глазами:

"Что, подруга, дело худо?

Не пускала нас, паскуда,

во владения свои?

А теперь я тут хозяин,

и теперь тебе на темя

буду гадить я всё время

и товарищи мои!"

 

Поднатужилась ворона  ̶̶

может быть, поймала ветер,

и на спину негодяя

повалилась из гнезда.

Нанести врагу урона

не могла бедняжка этим,

но, от страха причитая,

он умчался навсегда.

 

Есть закон  ̶  простой и строгий:

надо в бой идти отважно,

и тогда, глядишь, порою

враг бежит, судьбе не рад.

Будь ты старый и безногий,

будь пластмассовый  ̶  не важно!

Настоящему герою

нет для подвига преград! 

 

Апрель 2016